Неточные совпадения
В окна, обращенные на лес, ударяла почти полная луна. Длинная белая фигура юродивого с одной стороны была освещена бледными, серебристыми лучами месяца, с другой — черной
тенью; вместе с
тенями от рам падала на пол,
стены и доставала до потолка. На дворе караульщик стучал
в чугунную доску.
В тени серых, невысоких
стен кремля сидели и лежали калмыки, татары, персы, вооруженные лопатами, ломами, можно было подумать, что они только что взяли город с боя и, отдыхая, дожидаются, когда им прикажут разрушить кремль.
Брякая кандалами, рисуясь своим молодечеством, по двору расхаживали каторжане, а
в тени, вдоль
стены, гуляли, сменяя друг друга, Корнев, Дунаев, статистик Смолин и еще какие-то незнакомые люди.
Гостиная освещалась лампой, заключенной
в фонарь ажурной персидской меди, и все
в комнате было покрыто мелким узором
теней. По
стенам на маленьких полочках тускло блестели медные кувшины, чаши, вазы, и это обилие меди заставило Самгина подумать...
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и
стены купальни;
в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались
в воздух масляно блестевшие руки; вечерами
в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно,
в три часа, безгрудая, тощая барышня
в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а
в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая
тень.
Когда он вышел из уборной, встречу ему по
стене коридора подвинулся, как
тень, повар, держа
в руке колпак и белый весь, точно покойник.
Стоя у
стены,
в тени, Самгин понимал, что Кутузов говорит нечто разоблачающее именно его, Самгина.
Нехлюдов отворил дверь и вошел
в небольшую камеру, слабо освещенную маленькой металлической лампочкой, низко стоявшей на нарах.
В камере было холодно и пахло неосевшей пылью, сыростью и табаком. Жестяная лампа ярко освещала находящихся около нее, но нары были
в тени, и по
стенам ходили колеблющиеся
тени.
…Действительно, какая-то шекспировская фантазия пронеслась перед нашими глазами на сером фонде Англии, с чисто шекспировской близостью великого и отвратительного, раздирающего душу и скрипящего по тарелке. Святая простота человека, наивная простота масс и тайные окопы за
стеной, интриги, ложь. Знакомые
тени мелькают
в других образах — от Гамлета до короля Лира, от Гонериль и Корделий до честного Яго. Яго — всё крошечные, но зато какое количество и какая у них честность!
На столе горела, оплывая и отражаясь
в пустоте зеркала, сальная свеча, грязные
тени ползали по полу,
в углу перед образом теплилась лампада, ледяное окно серебрил лунный свет. Мать оглядывалась, точно искала чего-то на голых
стенах, на потолке.
Солнце склонилось на запад к горизонту, по низине легла длинная
тень, на востоке лежала тяжелая туча, даль терялась
в вечерней дымке, и только кое-где косые лучи выхватывали у синих
теней то белую
стену мазаной хатки, то загоревшееся рубином оконце, то живую искорку на кресте дальней колокольни.
Бывало, сидит он
в уголку с своими «Эмблемами» — сидит… сидит;
в низкой комнате пахнет гераниумом, тускло горит одна сальная свечка, сверчок трещит однообразно, словно скучает, маленькие стенные часы торопливо чикают на
стене, мышь украдкой скребется и грызет за обоями, а три старые девы, словно Парки, молча и быстро шевелят спицами,
тени от рук их то бегают, то странно дрожат
в полутьме, и странные, также полутемные мысли роятся
в голове ребенка.
Не заметил он, как чрез Никольские ворота вступили они
в Кремль, обошли Ивана Великого и остановились над кремлевским рвом, где тонула
в тени маленькая церковь, а вокруг извивалась зубчатая
стена с оригинальными азиатскими башнями, а там тихая Москва-река с перекинутым через нее Москворецким мостом, а еще дальше облитое лунным светом Замоскворечье и сияющий купол Симонова монастыря.
Зевая, почесываясь и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер двери. Узкие улицы татарского базара были погружены
в густую темно-синюю
тень, которая покрывала зубчатым узором всю мостовую и касалась подножий домов другой, освещенной стороны, резко белевшей
в лунном свете своими низкими
стенами. На дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с верхнего шоссе, доносился звонкий и дробный топот лошади, бежавшей иноходью.
Николай Иванович жил на окраине города,
в пустынной улице,
в маленьком зеленом флигеле, пристроенном к двухэтажному, распухшему от старости, темному дому. Перед флигелем был густой палисадник, и
в окна трех комнат квартиры ласково заглядывали ветви сиреней, акаций, серебряные листья молодых тополей.
В комнатах было тихо, чисто, на полу безмолвно дрожали узорчатые
тени, по
стенам тянулись полки, тесно уставленные книгами, и висели портреты каких-то строгих людей.
Солнце поднималось все выше, вливая свое тепло
в бодрую свежесть вешнего дня. Облака плыли медленнее,
тени их стали тоньше, прозрачнее. Они мягко ползли по улице и по крышам домов, окутывали людей и точно чистили слободу, стирая грязь и пыль со
стен и крыш, скуку с лиц. Становилось веселее, голоса звучали громче, заглушая дальний шум возни машин.
Я почти один
в доме. Сквозь просолнеченные
стены — мне далеко видно вправо и влево и вниз — повисшие
в воздухе, пустые, зеркально повторяющие одна другую комнаты. И только по голубоватой, чуть прочерченной солнечной тушью лестнице медленно скользит вверх тощая, серая
тень. Вот уже слышны шаги — и я вижу сквозь дверь — я чувствую: ко мне прилеплена пластырь-улыбка — и затем мимо, по другой лестнице — вниз…
Но я не дал ей кончить, торопливо втолкнул
в дверь — и мы внутри,
в вестибюле. Над контрольным столиком — знакомые, взволнованно-вздрагивающие, обвислые щеки; кругом — плотная кучка нумеров — какой-то спор, головы, перевесившиеся со второго этажа через перила, — поодиночке сбегают вниз. Но это — потом, потом… А сейчас я скорее увлек О
в противоположный угол, сел спиною к
стене (там, за
стеною, я видел: скользила по тротуару взад и вперед темная, большеголовая
тень), вытащил блокнот.
А потом согнутая человеческая щепочка
в дверях, крошечная
тень за
стеной — не оглядываясь, быстро — все быстрее…
Перед детским воображением вставали, оживая, образы прошедшего, и
в душу веяло величавою грустью и смутным сочувствием к тому, чем жили некогда понурые
стены, и романтические
тени чужой старины пробегали
в юной душе, как пробегают
в ветреный день легкие
тени облаков по светлой зелени чистого поля.
Ромашов зажмурил глаза и съежился. Ему казалось, что если он сейчас пошевелится, то все сидящие
в столовой заметят это и высунутся из окон. Так простоял он минуту или две. Потом, стараясь дышать как можно тише, сгорбившись и спрятав голову
в плечи, он на цыпочках двинулся вдоль
стены, прошел, все ускоряя шаг, до ворот и, быстро перебежав освещенную луной улицу, скрылся
в густой
тени противоположного забора.
Но тотчас же, как и давеча у Шлейферши, все загудело, застонало, вскочило с места и свернулось
в какой-то пестрый, движущийся, крикливый клубок. Веткин, прыгая со стола, задел головой висячую лампу; она закачалась огромными плавными зигзагами, и
тени от беснующихся людей, то вырастая, как великаны, то исчезая под пол, зловеще спутались и заметались по белым
стенам и по потолку.
Когда
тень дубовых листьев, колеблемых ветром снаружи окна, трепетала на
стене подвижною сеткой, ему казалось, что грешники и диаволы, писанные
в человеческий рост, дышат и движутся…
Он бродил за ним, как
тень, привязывался к каждому его слову, ломал свои руки, обколотил их чуть не
в кровь об
стены и об нары и страдал, видимо страдал от убеждения, что Варламов «все врет»!
Эта вера по привычке — одно из наиболее печальных и вредных явлений нашей жизни;
в области этой веры, как
в тени каменной
стены, все новое растет медленно, искаженно, вырастает худосочным.
В этой темной вере слишком мало лучей любви, слишком много обиды, озлобления и зависти, всегда дружной с ненавистью. Огонь этой веры — фосфорический блеск гниения.
Он прижался к самой
стене,
в тень, чтобы его не видели, и робко ждал.
Среди сада,
в тени развесистых кленов, стояла старенькая серенькая беседка, — три ступеньки вверх, обомшалый помост, низенькие
стены, шесть точеных пузатых столбов и шестискатная кровелька.
Город был насыщен зноем, заборы,
стены домов, земля — всё дышало мутным, горячим дыханием,
в неподвижном воздухе стояла дымка пыли, жаркий блеск солнца яростно слепил глаза. Над заборами тяжело и мёртво висели вялые, жухлые ветви деревьев, душные серые
тени лежали под ногами. То и дело встречались тёмные оборванные мужики, бабы с детьми на руках, под ноги тоже совались полуголые дети и назойливо ныли, простирая руки за милостыней.
…Снова дом его наполнился шумом: дважды
в неделю сбегались мальчишки — встрёпанные, босые и точно одержавшие радостную победу над каким-то смешным врагом; жеманно входили лукавые девицы-подростки, скромно собирались
в углу двора, повизгивали там, как маленькие ласковые собачки, и желая обратить на себя внимание, и боясь этого; являлись тенора, люди щеголеватые и весёлые, один даже с тростью
в руке и перстнем на оттопыренном мизинце; бородатые и большеротые басы становились
в тень к
стене амбара и внушительно кашляли там.
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя
в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к
стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась
в угол, она что-то шептала, и казалось, что
тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Ведь ты видишь простую чистоту линий, лишающую строение тяжести, и зеленую черепицу, и белые
стены с прозрачными, как синяя вода, стеклами; эти широкие ступени, по которым можно сходить медленно, задумавшись, к огромным стволам под
тенью высокой листвы, где
в просветах солнцем и
тенью нанесены вверх яркие и пылкие цветы удачно расположенных клумб.
Один из казаков с худым и черно-загорелым лицом, видимо мертвецки пьяный, лежал навзничь у одной из
стен избы, часа два тому назад бывшей
в тени, но на которую теперь прямо падали жгучие косые лучи.
Солнце пекло смертно. Пылища какая-то белая, мелкая, как мука, слепит глаза по пустым немощеным улицам, где на заборах и крышах сидят вороны. Никогошеньки. Окна от жары завешены. Кое-где
в тени возле
стен отлеживаются
в пыли оборванцы.
Кондратий усадил Глеба на почетное место, к образам; он хотел посадить туда же и сына, но Ванюша отказался под предлогом, что заслонит спиною окно, и расположился немного поодаль,
в тень, бросаемую
стеною; сам хозяин поместился рядом с соседом Глебом.
Ночь была тихая, лунная, душная; белые
стены замоскворецких домов, вид тяжелых запертых ворот, тишина и черные
тени производили
в общем впечатление какой-то крепости, и недоставало только часового с ружьем.
Особенно невыносимой становилась жизнь с вечера, когда
в тишине стоны и плач звучали яснее и обильнее, когда из ущелий отдаленных гор выползали сине-черные
тени и, скрывая вражий стан, двигались к полуразбитым
стенам, а над черными зубцами гор являлась луна, как потерянный щит, избитый ударами мечей.
В синем небе над маленькой площадью Капри низко плывут облака, мелькают светлые узоры звезд, вспыхивает и гаснет голубой Сириус, а из дверей церкви густо льется важное пение органа, и всё это: бег облаков, трепет звезд, движение
теней по
стенам зданий и камню площади — тоже как тихая музыка.
Взрывы раздаются почти непрерывно, заглушая хохот, возгласы испуга и четкий стук деревянных башмаков по гулкой лаве; вздрагивают
тени, взмывая вверх, на облаках пылают красные отражения, а старые
стены домов точно улыбаются — они помнят стариков детьми и не одну сотню раз видели это шумное и немножко опасное веселье детей
в ночь на Рождество Христа.
Со
стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг огней их черные
тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались веселые песни людей, уверенных
в победе, — а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?
Вспомнила! ноженьки стали,
Силюсь идти, а нейду!
Думала я, что едва ли
Прокла
в живых я найду…
Нет! не допустит Царица Небесная!
Даст исцеленье икона чудесная!
Я осенилась крестом
И побежала бегом…
Сила-то
в нем богатырская,
Милостив Бог, не умрет…
Вот и
стена монастырская!
Тень уж моя головой достает
До монастырских ворот.
Я поклонилася земным поклоном,
Стала на ноженьки, глядь —
Ворон сидит на кресте золоченом,
Дрогнуло сердце опять!
Жуткое чувство страха охватило парня; он вздрогнул и быстро оглянулся вокруг. На улице было пустынно и тихо; темные окна домов тускло смотрели
в сумрак ночи, и по
стенам, по заборам следом за Фомой двигалась его
тень.
Её слова точно улыбались. Не решаясь посмотреть
в лицо Ольги, Климков следил за её
тенью на
стене и рисовал на
тени голубые глаза, небольшой рот с бледными губами, лицо, немного усталое, мягкое и доброе.
Но когда
в маленькой, скудно освещённой комнате перед ним встала высокая фигура Ольги, а на
стене он увидал её большую
тень, которая тихо подвигалась встречу ему, — Климков оробел, смутился и молча встал
в двери.
Ночной холод ворвался
в комнату и облетел её кругом, задувая огонь
в лампе. По
стенам метнулись
тени. Женщина взмахнула головой, закидывая волосы за плечи, выпрямилась, посмотрела на Евсея огромными глазами и с недоумением проговорила...
Быстро сбегая с лестницы, Евсей садился где-нибудь
в тени и оттуда наблюдал за Анатолием. Двор был маленький, со всех сторон его ограждали высокие
стены домов, у
стен лежал грудами разнообразный хлам, на нём сидели, отдыхая, мастеровые, мастерицы, а на средине его Анатолий давал представление.
Как нарочно,
в лампочке моей выгорел уже весь керосин, она коптила, собираясь погаснуть, и старые костыли на
стенах глядели сурово, и
тени их мигали.
Я пошел. Отец уже сидел за столом и чертил план дачи с готическими окнами и с толстою башней, похожею на пожарную каланчу, — нечто необыкновенно упрямое и бездарное. Я, войдя
в кабинет, остановился так, что мне был виден этот чертеж. Я не знал, зачем я пришел к отцу, но помню, когда я увидел его тощее лицо, красную шею, его
тень на
стене, то мне захотелось броситься к нему на шею и, как учила Аксинья, поклониться ему
в ноги; но вид дачи с готическими окнами и с толстою башней удержал меня.
Но умирающий уже забыл о нем и молча метался. Думали, что началась агония, но, к удивлению, Колесников заснул и проснулся, хрипло и страшно дыша, только к закату. Зажгли жестяную лампочку, и
в чернеющий лес протянулась по-осеннему полоса света. Вместе с людьми двигались и их
тени, странно ломаясь по бревенчатым
стенам и потолку, шевелясь и корча рожи. Колесников спросил...
Наконец, набив ноги так, что пятки горели, я сел
в густой
тени короткого бокового углубления, не имевшего выхода, и уставился
в противоположную
стену коридора, где светло и пусто пережидала эту безумную ночь яркая тишина.
Фигура ничего не ответила, но тронулась тихо вдоль
стены к двери, как китайская
тень. Это была Маша. Истомин взял ее за руку и крепко поцеловал
в ладонь.